В каждом мальчишке живет бунтарь и немножечко хулиган. Как объяснить маленькому бунтарю почему, к примеру, громко кричать посреди людной улицы, — не совсем то поведение, которого ждут от него родители? Причем объяснить без скучных нотаций и так, чтобы ребенок проникся. Блогер pt_govorun рассказывает о своем удивительном педагогическом опыте.
pt_govorun пишет:
Оно и понятно — учили там шибче и за детьми смотрели строже да и язык давали по-настоящему, так, чтоб и говорить и читать-писать потом можно было.
Сестру мою обучали в пафосной 45-ой школе, меня, на десять лет младшую, отдали в 4-ую (1260), тоже вполне себе приличную школочку.
Ну, а уж в самих спецшколах культ супершколости раздувался до невозможности. Это просто отдельный вид снобизма: мы-то, де, во-он, как учимся, рази ж с кем сравнишь?
Стоит ли удивляться, что я кроме спецшколы для сыночка помыслить не могла другого места обучения?
Но от моей родной 4-ой мы уехали в Черемушки и пробиваться надо было в новую, совершенно незнакомую мне 1280, где нас никто не ждал.
Могла ли я допустить, чтобы мальчик туда не попал?
Я устроилась вечерней уборщицей и два года бегала по школе со шваброй.
И к Никошиному семилетию школа приветливо распахнула свои железные двери.
Но он же был не просто мальчик, а самый-живой-ребенок-на-свете!
Проворный, подвижный и очень плохо управляемый. Очень скоро я привыкла, что мы в школе хуже всех и такими и будем. У него прекрасно работала голова, он мог бы отлично учиться, но это учительницу не интересовало — он вел себя кромешно и она щедро сыпала ему двойки.
К концу начальной школы на фоне чистеньких, воспитанных деток резко выделялся мой замечательный мальчик-отметки плохие, поведение ужасное... В общем у меня была роль мамы исчадия и я сильно страдала.
Но вот, наконец, мы окончили начальную школу. В честь события организовали концерт и я, сидя в зале, с тоской смотрела, как хорошие детки на сцене пилят скрипочки, танцуют и читают стишки собственного сочинения.
И тут к учительнице подошел Никошенька и вежливо попросил позволить ему спеть «песенку про паровозик».
Получив разрешение, он бодро вышел на сцену, пошептался с аккомпаниатором, снял галстук, и, расстегнув ворот крахмальной рубашечки, в миг из приличного ребенка превратился в оторву и записную шпану.
Он всегда был на редкость артистичен и изобразить мог, что хошь.
Ну, я-то сразу поняла, что он там петь собрался. И кулак показывала и шипеть пыталась, но сидела я далеко и остановить его не могла.
«Постой, паровоз» — вот, что он выбрал для исполнения.
Исполнил здорово — настоящий хулиган получился.
Мне бы вполне хватило его дневника, незачем было меня добивать и петь со сцены, что он «к ма-аменьке рОдной....».
Стыдно было и горько.
И я принялась это переваривать.
Конечно, это был вызов. Нарушение границ дозволенного: «А что ты, мама сделаешь?».
Я не сделала ничего. Сказала, конечно, что он негодяй и мне было стыдно. Он веселился.
И я поняла, что ему обязательно надо дать почувствовать, каково мне было в том зале.
Днем позже мы шли с ним и знакомой девочкой по Зубовскому бульвару. Настроение у сыночка было прекрасное: каникулы, в книжном «Прогресс» ему купили видеокассеты с бетменами какими-то, и все мы мирно топали к метро.
Вот там-то, у метро «Парк культуры» меня и осенило.
— Знаешь, зря я тебя ругала, хорошая песня была вчера.
Покрепче взяв его за руку, я продолжила:
— Я даже, пожалуй, сама ее спою.
И тотчас заорала на всю Крымскую площадь:
— Постой паровоз, не стучите колеса, ка-а-андуктор, нажми на таррррмазааааа!!!
Умная девочка сделала длинный прыжок в сторону и стала не с этой чокнутой тетей.
Сын дергал руку и говорил:
— Заткнись, заткнись сейчас же.
А я держала его крепко-крепко и орала песню, громко, как могла. Люди встали кольцом и смотрели с интересом.
Я допела куплет. Мальчик был злой и красный, выдирался, шипел. Чего-то мне не хватало для победы
— Ты думал, я блатных песен не знаю? Я знаю такие, каких ты и не слышал!
И я громким, сиплым (насколько сумела) голосом запела «Окурочек»:
— «Стой, стреляю» — воскликнул конвойный. Злобный пес разорвал мой бушлат, Дорогие начальники будьте спокойны, я уже возвращаюсь назад.
Такого Коленька от мамы не ожидал. Он уже был не красный, а фиолетовый, когда сказал:
— Прошу тебя, перестань, я ПОНЯЛ!
И я тотчас перестала и мы спокойно пошли дальше.
Полгода спустя мы вели домой его приятеля, тоже довольно озорного мальчика и тот принялся что-то выкрикивать, пока мы брели через пустырь.
— О, говорю я — поорать всегда приятно, я тоже сейчас орать начну, вот только выйдем на Профсоюзную, там народу побольше.
— Валяйте — засмеялся чужой, непуганный мальчик и тут мой Коля взял его за руку и внушительно сказал:
— Она МОЖЕТ!
Обсудить в блоге автора